Шведский язык образует сложные слова, композиты, с такой же легкостью, с какой в русском образуются свободные определительные сочетания – по необходимости. Однако их значение часто не складывается из значений компонентов, а смысловое отношение между составляющими опосредовано метонимией, нередко неочевидной. Вот один из примеров и кое-что о технике их перевода.
Мы – сама доброта и человеколюбие. Мы феминистки, мы за права беженцев, за права ЛГБТ, за права зверушек, за мультикультуру, мы голосуем за левых, за политику идентичности. И не смейте возражать, если не хотите, чтобы мы навели на вас порчу!
Вот так примерно выглядит образ «батиковой ведьмы», — обычно уже немолодой женщины на должности в социальной сфере или с активной позицией в СМИ, в сфере культуры и т.п., — в представлении тех, для кого эти воинствующие цветоносицы – анафема. Например, для Шведских демократов, публицистов правого толка и сетевых хейтеров. Для них это – политкорректная нечисть с красноватым оттенком.
И наоборот, представительницы этой идеологии и этого социального типа бывает что и гордятся этим своим ведьмовством, иногда с эдаким «скифским» вызовом: – Да, ведьмы мы! – антизло, прогрессивная сила, способная осадить врагов леволиберальных ценностей, закореневших в своем ретроградстве: – Сами вы нечисть!
* * *
Это было, так сказать, необходимое введение в тему, хотя мой блог – не о политике, а о переводе. Но вот что любопытно: словари обходят это словечко как раз из соображений политкорректности. Что от идеологического «равнения в строю» была несвободна советская лексикография, это хорошо известный факт, но – простите, если это выглядит наивно, – ожидать чего-то подобного в нашем социал-демократическом королевстве я никак не мог. Поясню, хотя и придется сделать довольно обширное отступление от собственно переводческой проблематики:
Слову batikhäxa всего-то лет двадцать, но оно давно уже воспринимается не как неологизм или окказиональный композит, а как безусловная принадлежность языка. Его встречаемость весьма высока: поиск в интернете выдает десятки тысяч результатов. Тем не менее, ни в регулярно обновляемом лексиконе SAOL, призванном по возможности полно отражать актуальный лексический состав шведского языка, ни, тем более, в толковом словаре SO, вдвое меньшем по количеству слов, его нет. Оно не включено даже в списки новых слов, ежегодно публикуемые Институтом языка и фольклора ISOF. Почему?
В недавней статье на этом блоге, посвященной словам marknadsskola и flumskola, я предположил, что Институт отказал им в прописке в языке из-за их неполиткорректности. Они уместны только в устах хулителей частного школьного сектора или, соответственно, шведской муниципальной школы, они сугубо оценочны и могут быть употреблены только для обзывания, но не для называния, не референтно. Нельзя сказать что-либо вроде * I hörnet Storgatan – Kyrkogatan ligger en flumskola («На углу улиц Стургатан и Чюркогатан расположена «флюмскула» (т.е. букв. ’дурная, одуревшая, бестолковая школа’ или, м.б., ’ бесформенная, бесфокусная’)».
Это мое предположение неожиданно подтвердилось «открытым текстом», когда я заинтересовался словом batikhäxa. Отвечая на вопросы журналистки по поводу публикации списка новых слов за 2020 год, редактор ISOF Ула Карлсон сказал: «– Мы получаем множество мейлов от лиц правых убеждений, которые хотели бы видеть в списке и такие бранные слова, как vänsterbliven (т.е. букв. ’левоотсталый’ по модели ’умственно отсталый’) и batikhäxa (букв. ’батиковая ведьма’). Они считают, что эти слова прочно укоренены в языке, и что мы их просто замалчиваем. – В самом деле? – спрашивает журналистка. – Не потому, что мы придерживаемся других политических взглядов, а потому, что считаем неуместным включать слова, несущие в себе оскорбление чьих-либо чувств или продвигающие чью-либо политическую повестку.» Ох уж это мне оскорбление чувств! Что бы он ни говорил, это, конечно, род цензуры, пусть и благонамеренной, и принять это совершенно невозможно, тем более, что она здесь вещает устами лингвиста и лексикографа [1].
Это слово должно быть в словаре. Ведь не затруднились же составители SAOL’a и SO включить в них такие «оскорбительные» слова, как tokhöger и tokvänster (о крайних правых и крайних левых; слова, в которых элемент tok- буквально значит также ’идиотский; безумный, свихнутый’)! И это возвращает меня к вопросу о том, что делать переводчику, на чьем пути встала batikhäxa.
Например, если ему попался такой пассаж в статье одного известного шведского публициста, озаглавленной ”Hoppas att pk-moster och SD-farbror fann julfriden” («Надеюсь, ваша политкорректная тетя и шведский демократ-дядя удержались от нарушения рождественского мира»). Статья о том, что в наши времена – увы! – перестали отделять личность от ее политической принадлежности. То есть если ты шведский демократ, то непременно идиот и негодяй, а если левых убеждений в стилистике ”Aftonbladet”, то, конечно, batikhäxa – сюжет, имеющий непосредственое отошение к моей теме:
Så, hur var er politiska familjejul? Lyckades ni undvika bittra gräl om invandringen över sillsalladen? Kunde moster Susanne, den vänsterblivna batikhäxan, hållas isär från farbror Knutte, denne halvfascistoide representant för tokhögern? Klarade alla sällskapsleken ”säg inte SD”, kunde ni använda julsnapsen för att svälja ner alla skämt om hur pk-maffian försöker stjäla julen? ”Skämt” förresten – är det kanske blodigt allvar?
Такого рода тексты, адресованные «своему» читателю и предназначенные для внутреннего потребления, переводить обычно не приходится. Но если бы все же пришлось, – скажем, если этот отрывок попался нам при переводе какого-нибудь актуального романа, – то перед нами открылся бы целый пандоров ящик переводческих трудностей, имеющих принципиальный интерес для занимающихся этим ремеслом. Перевод я рискну предложить ниже, но сначала нужно довести до ума начатый анализ слова batikhäxa.
Так как готового русского эквивалента у него нет, – это же, в конце-концов, своего рода реалия шведской внутриполитической жизни, – переводчик должен первым делом эту ведьму разъяснить. А не найдя ничего про это слово в стандартных шведских словарях, он станет искать разъяснение в интернете или, может быть, попытается «вычислить» его по контекстам, в которых оно найдено. Окажется, что попыток толкования довольно много, но выглядят они как сводки о наружности иностранного консультанта, появившегося на Патриарших. Как помнит читатель, «в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй — что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не было. Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.»
Ровно так же обстоит дело с толкованиями слова batikhäxa: одни утверждают, что это пожилая и непривлекательная женщина, другие – что это необязательный признак; в одном говорится, что она не уделяет внимания своей внешности, то есть отчасти как бы и богемна, в другом же, наоборот, что она хорошо и дорого одевается и охотно носит престижные бренды; по мнению одних, она ментально застряла в 60–70‑х годах прошлого века и не понимает актуальной политики, другие – что она чувствительна к мейнстриму, весьма политкорректна и активно поносит правые тренды; некоторые даже считают, что это не обязательно женщина. Наконец, есть авторы, которые, перебрав всевозможные признаки этих существ, – попадаются целые нумерованные списки таких признаков! – вынуждены заключить, что это «монстры», имеющие множество обличий, и что никто не может достоверно описать «батикхексу».
Мне встретились только две попытки собственно словарного, лексикографически непредвзятого толкования – обе, впрочем, в одном источнике: в шведском и, соответственно, английском «Викисловаре» (sv.wiktionary и en.wiktionary). Вот они:
шв. batikhäxa (vardagligt) kvinna som är politiskt engagerad, feminist och som har politiskt korrekta åsikter
англ. batikhäxa (slang, derogatory) unattractive older female advocate for political correctness, multiculturalism, and feminism. // batik (“batik”) + häxa (“witch”).
Оба они вобрали в себя основные и, по-видимому, более или менее бесспорные признаки объекта ’batikhäxa’. Английский вариант, пожалуй, даже точнее и предпочтительней, так как стремится обозначить условия употребления слова, вводит компонент advocate, передавая тем самым смысл ’активизм’ с большей определенностью, чем шведское engagerad, и намекает на значимость его внутренней формы, разлагая композит на части. При всем том, следует все же признать, что ни то, ни другое «никуда не годится», во всяком случае, с точки зрения переводчика. Они не схватывают существа, «идеи» этого слова – соединения в едином представлении мысли о двух несоединимых паттернах поведения, и потому не задают переводчику интуитивно удовлетворительный вектор поиска пригодного соответствия.
Почему же эти толкования, как, впрочем, и любое толкование этого рода, неудовлетворительны? Я бы даже сказал, заведомо неудовлетворительны. Потому что они построены по принципу исчисления «необходимых и достаточных признаков» – так, будто batikhäxa – это не слово с его незакрытым множеством смысловых реализаций, а термин. Мы уже видели, как расходятся описания «примет» этого конструируемого объекта – конструируемого в каждом определении по-разному. Что касается конкретных реализаций, то оно, в зависимости от контекста ситуации, стилистики и жанра высказывания, может быть и бранным словом, и выражением пренебрежения, уничижительным жестом, издевкой, а в устах самих «ведьм» травестироваться и подниматься на знамя. На вопрос «что оно значит?», то есть к чему его можно отнести, исходя из условий истинности, мы можем ответить одним из приведенных определений (в той мере, в какой существует некий «базовый» консенсус относительно перечисленных в них признаков). Но это, даже с учетом стилистических помет в этих определениях, не позволяет «ухватить» самое существо этого слова, а значит и подобрать ему такое соответствие, которое создаст у адресата перевода интуитивно достоверное представление о предмете речи. Для этого лексикографу – либо самому переводчику, вынужденному исполнять его роль – необходимо выявить условия уместности употребления этого слова. Традиционный словарь, если и делает это, обычно ограничивается стилистическими пометами вроде разг., жарг. или, скажем, вульг., уничиж. и т.п. Но для того, чтобы пользователь такого словаря мог овладеть конвенционным знанием об этом слове, каким интуитивно обладает носитель языка, этого совершенно недостаточно: ведь сами эти пометы, функционально-стилистические или оценочные или еще какие-нибудь, чем-то обусловлены.
Чем именно? Они, как и те или иные признаки, как бы «объективные», а в действительности приписываемые предмету речи говорящим, обычно выбирающим их из некоего узаконенного конвенцией набора, мотивированы концептом. Он не сводится к необходимым и достаточным признакам. Их истинность производна не прямо от так называемой «объективной действительности», а от способа ее освоения языковым коллективом. Лексическая категория BATIKHÄXA конструируется не этими признаками, а, так сказать, «от говорящего» – от его осмысленной ориентации в мире и его ценностных установок.
То, как я описал этот концепт в самом начале статьи, – не в форме определения, конечно, а скорее в образном представлении, способном «навеять» на читателя идею этого слова, – позволяет, мне кажется, выделить его функциональную доминанту. Она непосредственно связана с его, этого композита, внутренней формой. Любопытно, что убедительного ее раскрытия – причем тут батик? почему ведьма? какая между ними связь? – нет решительно нигде. Отдельных попыток, относящихся преимущественно к первому из этих двух компонентов, немало, но ни одна из них ни этой связи, ни идеи слова не мотивирует. Батик связывается, конечно, с движением хиппи, 1960-ми – 1970-ми годами и тогдашней модой на одежды из батика, философией терпимости и т.п. Ну, а яркое многоцветье батика ассоциируется у приверженцев другой идеологии с «мульти-культи», политикой идентичности и надрывным антирасизмом, вызывающими у них аллергию. Я бы добавил, пожалуй, к этим ассоциациям еще одну: хиппи в своих балахонах, с распущенными волосами «в самом деле» напоминают ведьм (мы ведь знаем, как они выглядят!). Что же касается второго компонента, то он в сознании употребляющих словечко batikhäxa, – по мнению их критиков, – представляет собой обвинение в бесовской природе и способ дегуманизации тех, на кого оно обращено, и неизбежно ассоциируется с охотой на ведьм и средневековыми процессами.
Все это поле ассоциаций, безусловно, оправданно. Тем не менее, существо концепта по-прежнему остается непрозрачным. Оно определяется представлением о том, что абстрактные идеалы человеколюбия, равноправия и т.п. уживаются у «батикхексы» с совершенно конкретными проявлениями злобной нетерпимости в отношении тех, кому чужды леволиберальные взгляды. Это, так сказать, добрая фея с когтями или, если угодно, «озлобленность добра» [2]. Такой вот оксюморон. На него я уже указывал в описании концепта в первом абзаце статьи и еще раз далее в тексте, говоря о соединении несоединимых моделей поведения. К этому описанию стоит еще добавить, что самая абстрактность леволиберальных ценностей «батикхексы» – так это выглядит в глазах их противников – есть проявление того, что по-шведски называется snällism [3]. Это идеологически обусловленная доброжелательность, по существу не подкрепленная личной ответственностью. Разумеется, ассоциация с движением хиппи и их проповедью любви, flower power («силой цветов»), в этом смысле вполне оправданна. Противоположный же полюс нашего оксюморонного композита, häxa, связан именно с этой способностью к остервенению по отношению к «врагам», с готовностью огрызнуться, вонзить клыки и пр. Понятно, что бесов надо изгонять из таких ведьм огнем, и это – доброе дело.
* * *
Теперь, когда мы прояснили, наконец, концепт слова batikhäxa, должно быть очевидно, что для передачи в переводе может понадобиться один из двух подходов. Один – для тех ситуаций, когда это слово исходит от хулителей «ведьм» или вкладывается в их уста как брань, унизительная кличка или издевка, другой – когда его с сарказмом, заостренным против этих хулителей, присваивают себе сами «ведьмы», говоря о себе с вызовом, что да, по отношению к ним они – ведьмы. Иногда, впрочем, встречаются контексты, когда «вызов» явно не выражен, как в примере, приведенном в примечании о слове godhetsknarkare (см. [3]) или даже вовсе отсутствует, как, например, в названии сайта Batikhäxans webbshop, объединяющего художниц, искусство которых связано, по-видимому, с традициями батика. Впрочем, не исключено, что они разделяют и феминистские и другие левые ценности. Как бы то ни было, возможные варианты перевода для первого типа употреблений, выражающие поношение или издевку в той или иной форме, не всегда пригодны для употреблений второго рода, выражащих мысль о ведьмах на стороне человеколюбия. По-русски они вряд ли могли бы, говоря о себе, употребить то же выражение, какое уместно в устах их гонителей. Так, возвращаясь к только что упомянутому примеру, его автор едва ли сказала бы «Так я стала феей с когтями и доброманкой» или «политкорректной ведьмой», «бабой-ягой с человеческим лицом», «политруком от Министерства любви» или еще чем-нибудь в этом духе. Это было бы нечто вроде иллокутивного самоубийства. Между тем, все эти «эквиваленты» могут оказаться пригодны в каких-то контекстах первого типа как парафразы актуального аспекта смысла, выражаемого с помощью слова batikhäxa.
О сходстве слова batikhäxa с реалиями уже упоминалось. Теория перевода относит такие слова к безэквивалентной лексике, так как у них нет регулярных словарных соответствий, предлагая переводчику следующие потенциально возможные решения: заимствование путем транскрибирования; калькирование, то есть поморфемный перевод; использование ближайшего аналога, то есть приблизительного термина, если в данном контексте это несущественно для понимания, или близкого к этому «приема» парафраза, то есть перевыражения значения другими словами; описательный перевод, то есть более или менее развернутое раскрытие значения.
Заимствование в данном случае, безусловно, допустимо – но с ограничениями. Читатель, должно быть, обратил внимание, что я использовал его неоднократно в тексте статьи. Чисто технически, с фонетической точки зрения, оно возможно: [бат’икх’э́кса] нетрудно прочитать и произнести, чего не скажешь о транскрипциях многих других шведских слов. Но главное условие, конечно, состоит в том, что смысл, в каком оно употреблено, легко понимается адресатом перевода по контексту (как в контексте этой статьи) либо по возможности кратко и внятно поясняется переводчиком тут же в тексте или, на худой конец, в сноске. Последнее имеет смысл, если это заимствование неоднократно повторяется в дальнейшем. Внутритекстовое пояснение, однако, не может быть чересчур пространным, и должно дополнять контекст лишь минимально необходимым образом, проясняя тот аспект концепта, который актуализован в конкретном высказывании. Это, конечно, не всегда возможно, в особенности, когда желательно как-либо воспроизвести и сделать понятной внутреннюю форму слова. Об этом чуть ниже. Оправданность заимствования ограничена еще и тем, что оно, в отличие от неологизма, представляет собой попытку привить чужое слово принимающему языку. А это имеет смысл, если лексикализация соответствующего чужого понятия в нем востребована. Слово batikhäxa вряд ли относится к этой категории.
Калька, поморфемная или с реконструкцией смыслового отношения между компонентами композита за счет проработки синтаксической связи между ними, тоже мыслима: батиковая ведьма, ведьма в батике. Однако сохраняемая при этом внутренняя форма не становится прозрачной. Собственно говоря, она едва ли прозрачна и для носителя языка, хотя он ее и «видит». Об этом свидельствует и отсутствие убедительных толкований этого «странного» сочетания элементов batik- и -häxa, о чем уже подробно сказано выше. Поэтому и при таком подходе понадобилось бы пояснение.
Аналогов, как мне представляется, нет, но можно придумать парафраз, который если и не воспроизводит внуреннюю форму, что в случае со словом batikhäxa чрезвычайно важно, то, по крайней мере, сохраняет нечто от исходного образа: ведьма в цветочках. Это, собственно, почти то же самое, что ведьма в батике, но более внятно с точки зрения адресата перевода. Во-первых, цветы легко узнаваемы им как символ добрых намерений. Конечно, батик тоже может ассоциироваться с прекраснодушием хиппи, по крайней мере у тех носителей русского языка, кто помнит про ”flower power”, но, я думаю, степень узнаваемости невелика, ассоциация далековата. Во-вторых, соединение несоединимого в таком словосочетании работает, и смысл его довольно ясен: читатель понимает, что ведьма, даже в цветочках, может проявить свою опасную натуру. Кроме того, употребление уменьшительной формы цветочки здесь явно говорит о декоре и иронично.
Наконец, если в контексте нет достаточной поддержки для «вычисления» смысла этого слова адресатом перевода или ее невозможно обеспечить в переводе в виде пояснения, то понадобится сноска, содержащая уже не минимальное пояснение, а толкование – то, что почему-то называют описательным переводом, не отличая от парафраза. В таком случае, почему не воспользоваться описанием концепта, приведенным в этой статье?
* * *
В заключение предлагаю обещанный вариант перевода отрывка из цитированной раньше статьи шведского публициста:
Ну и как прошло ваше семейное рождество? Вы не переругались из-за иммиграционной политики, поедая селедочный салатик? Вам удалось разнять тетю Сусанну, эту ведьму в цветочках, свихнувшуюся на левых идеях, и дядю Кнутте, этого фашистоидного представителя правых идиотов? Все выстояли в игре «Шведских демократов не называть»? Помог ли вам рождественский шнапс проглотить все шуточки про политкорректную мафию, готовую присвоить рождественский праздник? Впрочем, шуточки ли? А ну как все это на полном серьезе?
___________________
[1] Нужно, однако, оговориться, что ISOF – это государственный институт, осуществляющий, среди прочего, государственную языковую политику и, по-видимому, не вполне свободный от влияния доминирующей идеологии и от нормативой функции, а значит и от той самой политкорректности, в которую целит слово batikhäxa.
[2] Вспоминается еще вот эта строчка мастера фальшивой патетики Евтушенко: «Добро должно быть с кулаками». Впрочем, он ссылается на Светлова, но безоговорочно подхватывает и развивает. Стишок называется, кстати, «Злость». В действительности источником являются графоманские вирши известного хранителя патриотических скреп Куняева. На все это совковое ханжество в интернете гуляет замечательная пародия Дм. Багрецова, прямо по теме:
Добро, должно быть, с кулаками,
С хвостом и острыми рогами,
С копытами и с бородой.
Колючей шерстию покрыто,
Огнем дыша, бия копытом,
Оно придет и за тобой!
[3] В шведском языке есть еще одно слово, концептуально близкое этому и нередко употреблямое в одном ряду с batikhäxa. Вот убедительный пример: Så blev jag batikhäxa och godhetsknarkare. – Так я стала батикхексой и «доброманкой». Это словечко так же мало поддается «объективному» определению, как и batikhäxa, или, если уж на то пошло, как русские слова типа совок или ватница. Все известные мне попытки дать этим двум последним определение сводятся к бесконечному исчислению «примет» или ситуаций, в которых, по мнению авторов определений, уместно их употребление, но не дают психологически достоверной формулы концепта. В эту ловушку объективизма угодил даже знаменитый литературовед, эссеист и энциклопедист Омри Ронен; см. его статью «Совок» в ж. «Звезда», №11, 2007.