По замыслу это должна была быть третья и последняя статья на тему подзаголовка, но увы! Уже сейчас видно, что для разговора о саморедактировании и об актуальном ныне (и присно) т.н. постредактировании машинного перевода понадобится еще одна статья (). А в этой нужно подвести когнитивный базис под редакторскую жакетку. В первых двух частях [ч. 1 и ч. 2] я хотел на примерах аналитического прочтения отрывков из официального перевода романа «Игра престолов» показать, в чем суть подхода к редактированию, который можно было бы назвать когнитивным. Его главные положения:
Теперь понадобится пространное отступление, чтобы пояснить, какое содержание я вкладываю в ключевые понятия этого подхода.
Смысл – центральная категория. В общем случае он не равен значению, не совпадает с предметно-логическим содержанием высказывания. Он прагматически обусловлен. Смысл текста – это содержание, «погруженное в жизнь», то есть в условия существования этого текста. Они, во-первых, определяются авторскими установками (если в тексте проявлено авторское начало: художественный, публицистический), либо одной лишь жанрово-стилистической конвенцией (если это сугубо «технический» текст, скажем инструкция или закон). Во-вторых, они определяются экологией текста: его погруженностью во внешние обстоятельства и связями с другими текстами (т.е. внелингвистический контекст и интертекст).
Таким образом, смысл понимается не как пропозициональное, т.е. объективное, предметно-логическое содержание высказываний, а как выраженное теми или иными средствами – и не всегда удачно – смысловое намерение автора. А оно включает и прагматику – обстоятельства, в которые погружена речь: кто говорит? кому? в каком тоне? с какой целью? какие общие знания (бэкграунд, реалии), необходимые для взаимопонимания, говорящий предполагает у адресата, – т.е. апелляцию к фоновому знанию, нередко интертекстуальному, и всевозможные модальности, оценочные компоненты смысла, и коммуникативный аспект, т.е. расстановку акцентов, фразовые выделения, интонационные ходы, и мн. др.
Прагматика имеет дело не с тем, как слово или конструкция «отражают» действительность, не со значениями, а со смыслами – всем тем, что «завязано» на человеке: с позицией говорящего, его отношением к собственным словам и к адресату, с их взаимодействием и целями коммуникации, с ситуацией общения – ситуативным контекстом. Говоря о прагматическом контексте, я имею в виду отношение того, что сказано в редактируемом фрагменте перевода, как к положению дел в жизненном мире языкового коллектива [2], так и к положению дел в мире речевого произведенния.
Если бы мог существовать текст, лишенный прагматики, он не имел бы смысла.
Редактор, реализующий смысловой подход, относится к тексту перевода не как к набору предложений, находящихся в некоторой предметно-логической связи, а как к завершенному – или таким оно должно быть! – формально-содержательному единству. То есть как к речевому произведению, смысл которого не сводится всецело к «объективному» или, если угодно, буквальному, пересказуемому, пропозициональному и т.п. содержанию и не может быть воспроизведен в дословном переводе.
Связность – наряду со смыслом, это категория, определяющая существо когнитивного подхода к редактированию. Она понимается весьма широко: как все то, что придает тексту осмысленность и обеспечивает цельность восприятия текста получателем. Переводческие ошибки, как бы они ни классифицировались в различных пособиях по оценке качества и редактированию перевода, практически всегда обусловлены неправильной, неточной или неполной передачей прагматически обусловленного смысла и неизбежно приводят к нарушению связности. Банальные ошибки понимания, логические неувязки и противоречия в пределах ситуативного контекста, всего текста или по отношению к внетекстовой реальности, искажения актуального членения, буквализм и прочие прегрешения против лексического узуса и стилистической нормы, заставляющие нормально образованного читателя перевода, а тем более редактора, спотыкаться, затрудняя чтение и разрушая цельность восприятия – все это и многое другое непосредственно влияет на связность переводного текста.
Связность достигается как синтаксическими средствами, такими, например, как употребление дейктических, анафорических и катафорических элементов, выдержанной тема-рематической прогрессией, так и логической непротиворечивостью высказываний, а также пресуппозициями и импликациями, связанными с общепринятыми знаниями о мире.
Редактор когнитивной ориентации обладает наработанной чувствительностью к смысловым ошибкам, особенно неочевидным, и к любым нарушениям связности.
Сделаю отступление и приведу краткий пример, иллюстрирующий, как и почему стилистический ляп является смысловой ошибкой и нарушает связность текста:
– Я никогда не видела зубра, – вздохнула Санса, переправляя кусок бекона сидевшей под столом Леди. Волчица приняла кусок из руки элегантным движением королевы.
Должно быть, тоже благосклонно протянула руку (простите, лапу). Это привносит в повествование никак не предусмотренный комизм и, конечно, разрушает восприятие, а с тем и связность. Отмечу, что здесь мы имеем дело с очевидной ошибкой (об этом ниже).
Раньше я уже говорил, что стилистические ошибки – тоже смысловые, хотя их при обычном лингвистическом подходе к редактированию к смысловым не относят. Это заблуждение. Если мы сверимся с исходным текстом:
“I’ve never seen an aurochs,” Sansa said, feeding a piece of bacon to Lady under the table. The direwolf took it from her hand, as delicate as a queen.
то искажение смысла становится вполне заметным: речь идет не об «элегантном движении», что неизбежно вызывает нелепую и потому забавную картинку протягивания лапы; речь о том, что хорошо воспитанная волчица, как сама Санса, берет пищу из ее руки с большой аккуратностью. Может быть, приемлем перевод: Взяла кусок из ее [Сансы] руки с деликатностью благородной дамы. Кстати, и без заглядывания в оригинал можно заподозрить еще одну прагматическую неточность: из ближайшего контекста (который я здесь не привожу), никак не следует, что Санса почему-либо сожалеет о том, что не видела зубров. Даа это было бы и не в ее характере. Сверка с исходным текстом это подтверждает: про то, что она вздохнула, а не просто вежливо отреагировала на сообщение септы, там ничего нет.
Очевидные и неочевидные переводческие ошибки – это весьма существенное разграничение применительно к редактированию перевода.
Часто считают, что очевидны те ошибки, которые «видны и так», без сравнения с оригиналом. Например, в известной книге Дм. Бузаджи et al «Новый взгляд на классификацию переводческих ошибок», М., 2009 (напр., здесь), авторы выделяют группу «очевидных» ошибок, к которой, среди прочего, относят «очевидные стилистические ошибки, связанные с явными нарушеними стилистической нормы и узуса переводящего языка. Статус таких ошибок, устанавливаемых в подавляющем большинстве без обращения к оригиналу, приближается к статусу орфографических и пунктуационных ошибок». Иначе говоря, по Бузаджи эти ошибки очевидны сами по себе: экономика, как известно, экономна. А чуть выше о них сказано: «[В] отличие от всех прежних групп, за точку отсчета берется не текст оригинала, а исключительно текст перевода».
Вообще говоря, это верно: они выявляются прямо по тексту перевода. Но не в этом их существо. По тексту перевода, не заглядывая в оригинал, можно выявить и «подавляющее большинство» неочевидных ошибок, как я уже сказал и показал раньше. Нельзя утверждать и то, что это ошибки исключительнно языковые. В только что приведенном примере то, что выглядит как стилистическая ошибка, скорее является ошибкой прагматической.
Еще пример. У В. Комиссарова читаем:
«[А]нглийское высказывание It was, indeed, out of concern for the well-being of the eaters the world over that the United Nations Food and Agricultural Organization (FAO) was born было переведено переводчиком как «Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН (ФАО) была создана вовсе не из-за заботы о благополучии потребителей пищи во всем мире», вместо правильного «Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН (ФАО) была как раз и создана ради заботы о благополучии потребителей пищи во всем мире». Совершенно очевидно, что в переводе смысл высказывания фактически заменен на обратный.»
А почему, собственно, «очевидно»? Только в том случае, если дословно сравнивать с оригиналом. По моим же понятиям это как раз неочевидная ошибка, хотя она благополучно выявляется без такого сравнения, не будучи в то же время языковой. В самом деле, в переводе никакой видимой ошибки нет. Но пристальное чтение непременно заставит редактора задаться вопросом: если ФАО создана не для того, чтобы кормить потребителей, то для чего же тогда? На фоне своих знаний о мире, т.е. по отношению к внелингвистическому контексту, редактор заподозрит неладное и сверится с оригиналом. Возможно даже не просто заподозрит, а констатирует с уверенностью, если за пределами «единицы перевода» в контексте переводимой статьи имеются более подробные сведения об этой организации – и не обязательно в ближнем окружении «единицы».
Так в чем же очевидность очевидных ошибок, в чем их «явность» и в чем их специфика? А заодно и что есть стилистическая норма?
Легче ответить от противного, то есть указать, какие ошибки не являются очевидными. Это такие неязыковые ошибки, которые приводят текст перевода в смысловое противоречие с действительностью, будь то «реальная действительность», как она освоена языковым коллективом, или действительность речевого произведения, внутренне ему присущая, в особенности, мир художественного произведения. Однако, это противоречие такого рода, которое может остаться незамеченным даже при сверке с исходным текстом, если сверка производится на уровне т.н. «единицы перевода», а не с учетом актуализируемых в связи с ней фоновых знаний о мире, более широкого ситуативного контекста, а нередко и контекста целого произведения.
К неочевидным следует отнести и всевозможные пропуски и добавления. Хотя я и настаиваю на том, что большинство переводческиих ошибок можно выявить, или, по крайней мере, заподозрить, не прибегая к сравнению перевода с оригиналом, к пропускам и добавлениям это не относится. Во всяком случчае, не относится напрямую. Они формально не проявлены, и принято считать, что их можно обнаружить только при сплошной сверке. Но это верно лишь в том случае, если они не оставляют вообще никаких следов в тексте редактируемого фрагмента: пропуски – в виде более или менее ощутимых нарушений связности, добавления – из-за привнесения, опять-таки более или менее заметного, прагматического диссонанса, смысловой избыточности и т.п. Сплошное сопоставление перевода с оригиналом, предложение за предложением, мыслимо при сверке сравнительно небольшого текста, но вряд ли практически оправдано, если речь идет о переводе 800-страничного романа вроде «Игры престолов». Тем не менее, очень многие пропуски, обычно обедняющие повествование, и добавления, не мотивированные прагматической адаптацией, обнаруживаются косвенным образом. Заподозрив неладное в тексте перевода по причине какой-либо смысловой неясности или прагматического сбоя и обратившись к оригиналу, редактор нередко обнаруживает и «сопутствующие» пропуски и добавления. Подход «от связности и смысла» оправдывает себя и здесь. Приведу примеры:
Приземистая гостиница, сложенная из белого камня, оказалась самой большой из всех, которые уже видела Санса […]
Текст перевода заставляет заподозрить логическое противоречие – гостиница приземистая, но вместе с тем самая большая из виденных Сансой – и свериться с оригиналом:
The inn was a sprawling three-story structure of pale stone, the biggest that Sansa had ever seen […]
Подозрение подтверждается, в переводе прямое искажение смысла: sprawl – это не про малую высоту гостиницы, а про разброс, расползание вширь, возможно, из-за беспорядочной застройки. А обратившись к оригиналу, обнаруживаем «попутно» и неоправданный пропуск: three-story structure – строение, которое вряд ли можно назвать приземистым. Отмечу заодно, что регулярно употребляемое в этом переводе слово гостиница на месте английского inn кажется слегка анахроничным. Таким образом, можно предложить:
Постоялый двор, расползшееся трехэтажное строение из сероватого камня, был самым большим из всех, какие приходилось видеть Сансе […]
А вот пример неоправданного добавления «от себя»:
Говорят, что в краю теней за Асшаем растут океаны призрак-травы; стебли ее бледны, как молочное стекло, и поднимаются выше головы сидящего на коне всадника. Трава эта убивает все остальные и в темноте светится отблеском пламени, сжигающего погибшие души.
Само по себе придуманное переводчиком «сжигание душ» огнем неясного происхождения, отблесками которого светится призрак-трава, не распознаваемо как добавление, но обнаруживается при вынужденном сравнении перевода с оригиналом из-за невнятности второго предложения. (В первом, кстати, тоже не все хорошо: сидящий на коне всадник – это плеоназм и к тому же тема-рематическая ошибка: дескать именно на коне, а не, скажем, на осле или верблюде).) Вот как в исходном тексте:
Down in the Shadow Lands beyond Asshai, they say there are oceans of ghost grass, taller than a man on horseback with stalks as pale as milkglass. It murders all other grass and glows in the dark with the spirits of the damned. – Говорят, за Асшаем, в Краю Теней, есть океаны призрак-травы; стебли ее бледны, как молочное стекло, и возвышаются над головами всадников. Она убивает все другие травы, и в темноте в ней мерцают духи прóклятых.
Все прочие ошибки «очевидны». Они очевидны постольку, поскольку нарушают нормы – лексические, синтаксические, стилистические – и/или попирают нормальную человеческую логику, простой здравый смысл. Редактор перевода является квалифицированным носителем этих норм, и потому всякое их нарушение бросается ему в глаза. К тому же, если он хорошо владеет языком оригинала, то для него становятся очевидными ошибки вульгарного буквализма, так как он, в отличие от неподготовленного читателя, способен спроецировать копию на то, с чего она снята, даже не заглядывая в оригинал.
Редактор, следовательно, выявляя и устраняя очевидные ошибки, в принципе опирается на свое чувство языка, литературную грамотность, вкус. Но вкусовая правка обычно вызывает негативную реакцию, переводчик может с ней не согласиться и даже «бросить перчатку» редактору, а тот должен быть в состоянии аргументировать свои поправки и изменения – а не то … !
Это и понятно: хотя правка, вносимая потому, что так считает нужным редактор, что так написано в справочниках по редактированию, что так подсказывает ему его его языковая и литературная компетенция – вкусовая правка – может быть уместной, она неизбежно авторитарна – ориентирована на норму и узус, на правила, на «так не говорят». Тем не менее, вкусовая правка – это не прихоть редактора, не то, что «по каким-то необъяснимым причинам нравится редактору больше», чем вариант переводчика (В. Сдобников. Принципы профессионального редактирования переводов, 2018). Эти причины не являются необъяснимыми сами по себе. В конечном счете норма всегда мотивирована, хотя эта мотивированность не всегда понятна самому редактору и редко, если вообще, предъявляется в пособиях. Вряд ли практическому редактору во всех случаях нужно прибегать к глубокому аналитическому оправданию своих поправок: важнейшую роль вкуса – хорошего, воспитанного, дисциплинированного вкуса – никто не отменял. То что «некрасиво», обычно и неверно.
Вот пример из перевода «Игры престолов», в котором на полторы строки приходится две очевидных и две неочевидных ошибки:
Кейтилин почувствовала, как дыхание застыло в ее горле. Поглядев вверх, увидела лицо, побледневшее разом в свете лампы. – Пожар, – прошептал Робб.
Строго говоря, примеры такого рода чересчур банальны, необходимость правки слишком очевидна. Это вообще не русский язык, и подобных нелепостей в этом переводе так много, что его следовало бы отвергнуть с порога, а не редактировать – редактура превратится в переписывание. Например, тремя строками ниже о привставшей было на кровати Кейтилин говорится: «Она осела назад с облегчением». Но моя цель не в том, чтобы дать пинка переводчику и издательству, хотя они этого, безусловно, заслуживают. Она в том, чтобы ответить на вопрос, что́ заставляет нормально образованного читателя, а тем более редактора, споткнуться и заподозрить неладное. Ответ: смысловые сбои и нарушения связности в какой бы то ни было форме.
Выше я высказал кое-какие еретические соображения в оправдание вкусовой правки, когда редактора ведет его языковая и литературная грамотность, чувство стиля и т.п. Иначе говоря, редактор, чей взгляд вооружен, кто изучил классификации переводческих ошибок и их причины, кто, предположительно, хорошо владеет языком оригинала и способен распознавать буквализмы в переводе даже без обращения к исходному тексту, – такой редактор перлы этого рода видит и без всякого анализа. Но я сказал также, что норма, на которую опирается редактор, часто совершенно интуитивно, в конечном счете мотивирована и не лишена смысла. С этой точки зрения ссылка на то, что «это же очевидно плохо» или «так нельзя сказать» при правке первого предложения, нас не удовлетворит. Нормальны, скажем мы, выражения затаила дыхание, у нее перехватило дыхание, ее дыхание прервалось или приостановилось, вполне может быть и застряло у нее в горле, но никак не застыло в нем [3]. Тут нарушена норма, а мы, образованные носители языка, норму чувствуем. Вот вам и объяснение.
Но разве это объяснение? А норма в чем? Чем мотивирована? – Верно! Мы дышим грудью, а не горлом. Дыхание может, фигурально выражаясь, застыть в груди, но горло – это лишь канал: поток воздуха может в нем прерваться, опять же фигурально – застрять, если горло сдавило: петлей, спазмом, чем-угодно. Перевод противоречит здравому смыслу, нашему обиходному знанию о предметах и явлениях окружающего мира.
Ну, а второе предложение? Чем оно плохо? Если не ограничиваться ссылкой на то, что оно как-то «странно звучит», то нетрудно заметить логическое противоречие. Поглядев на Робба, освещенного лампой, Кейтилин могла увидеть, что лицо его бледно, но она не могла увидеть, как оно разом побледнело в свете лампы, если до этого момента она его не видела в каком-то другом свете. К тому же до этого она на него вообще не смотрела, о чем свидетельствует ближайший контекст. Стало быть, опять-таки смысловая ошибка, но на этот раз не против здравого смысла, а против логики ситуации, заданной в авторском изображении. Ошибка очевидная, поскольку обнаруживается без выхода за пределы «единицы перевода».
Обе ошибки и в самом деле достаточно очевидны, но в приведенном фрагменте есть еще две другие, весьма грубые, но тем не менее далеко не такие очевидные. Они могут остаться нераспознанными, если вооруженность читателя состоит лишь в том, что он является грамотным носителем русского языка или даже, как редактор, держит в голове весь цензурный каталог так называемых переводческих ошибок. Нужна еще воспитанная дисциплина пристального, деконструирующего чтения (о чем ниже), чтобы выявлять ошибки, даже если они формально не проявлены и не бросаются в глаза. Две упомянутые выше, но еще не названные неочевидные ошибки послужат этому примером:
Ничто из того, что предшествует первой фразе из цитированного фрагмента, не могло вызвать описанную в нем реакцию героини («дыхание застыло в ее горле»). Это, как минимум, вызывает подозрение в верности перевода. Во-вторых, можно предположить, что Робб побледнел не в свете и не от света лампы, а от ужаса, когда заметил пожар. Оба предположения заставят редактора обратиться к оригиналу: Catelyn heard his breath catch in his throat. When she looked up, his face was pale in the lamplight. “Fire,” he whispered. –
т.е. дыхание перехватило не у нее, а у Робба, и она увидела, взглянув на его лицо, освещенное лампой, что он бледен, когда услышала его судорожный вздох и подняла на него глаза (а не поглядела вверх: не на потолке же она увидела лицо).
Пристальное чтение. Обсуждая редактирование переводов, обычно занимаются исчислением типовых ошибок, на которые должен обращать внимание редактор. Иначе говоря, ему надлежит держать в памяти целый каталог, по которому он должен уметь их распознавать. Классификаций переводческих ошибок множество. Эти типологии строятся на разных основаниях, а количество насчитываемых ими видов ошибок чрезвычайно велико. Так, в одной лишь упомянутой раньше работе Дм. Бузаджи et al их больше пятидесяти. Но ведь можно выучить все дебюты с их бесчисленными вариантами и все-таки не быть хорошим шахматистом. Да, знать эти типологии весьма и весьма желательно, но этого недостаточно. Нужно знать не только, что́ искать, но и как. Как ни странно, этот вопрос почти всегда остается в тени, вернее, на него отвечают, указывая на необходимые редактору компетенции: «редактор должен …» и далее по списку, тогда как вопрос нужно ставить о методе.
Мой ответ – пристальное чтение.
Но перед этим – прочтение всего текста перевода. Необходимо составить себе представление о жанре переведенного текста и связанных с ним структурных и стилистических конвенциях, а если в тексте проявлено авторское начало, то, конечно, и об авторской манере. Первоначальное представление обо всем этом обычно можно получить именно по тексту перевода, даже некачественного, хотя, конечно, бывают и искусные подделки с таким последовательным изменением авторского стиля переводчиком, что редактор может об этом и не догадаться, если не заглянет в оригинал. Но это, пожалуй, экстремальный случай. Кроме того, путем едва заметного смещения акцентов переводчик может придать тексту не тот смысл, который соответствует авторскому намерению, обычно, по политическим мотивам. Поэтому, настаивая на прочтении перед редактированием текста перевода, я делаю эти оговорки.
Важно отметить также, что при таком подходе редактор ставит себя в позицию получателя перевода, а это имеет существенное значение с точки зрения прагматической адаптации исходного текста применительно к его, читателя, фоновым знаниям и особенностям восприятия. Полное прочтение важно еще и потому, что многие неочевидные ошибки выявляются только в соотнесении с целым и с учетом внутритекстовых связей. Например, прагматическую погрешность вроде следующей можно не заметить, если редактор уже не составил себе представления об истории, характере и отношениях персонажей по широкому контексту:
Арья прикусила губу. – А что будет делать Бран, когда он вырастет?
Это любопытный пример неверного актуального членения. На первый взгляд, в этой реплике нет ничего аномального. За исключением разве что местоимения он, которое здесь, в живой речи девочки, излишне. Тем не менее, пристальное чтение, опирающееся на предварительное прочтение всего текста, заставляет заподозрить смысловую неточность. Арья болезненно реагирует на слова отца о состоянии младшего брата, разбившегося при падении с башни. И ее беспокоит, что он никогда уже не сможет стать рыцарем, о чем мечтал; все прочие возможности, о которых говорит отец – не того достоинства. Поэтому имя Бран не должно стоять в положении ремы: вопрос Арьи не о том, что будет делать именно Бран, а о том, какая судьба его ожидает.
Arja bit her lip. ”What wll Bran do when he’s of age?” – Арья прикусила губу. – Что же с ним станет, когда он вырастет? или даже Как же он будет жить … и т.д.
Что же такое пристальное чтение и можно ли придать этому понятию строгость термина?
Пристальное чтение (тж. медленное, аналитическое, англ. close reading, шв. närläsning) – это прочтение перевода со своего рода презумпцией виновности: редактор читает переведенный текст, ища в нем ошибки, неточности, логические противоречия, стилистически неудачные выражения и т.д. и т.п. Это допрос с пристрастием, это чтение деконструирующее, вопрошающее, призывающее перевод к ответу: почему выбрано именно это слово, а не другое, именно эта конструкция, этот оборот речи? Это смысловое чтение, а не одна лишь ориентация на «приемы редактирования» на основе каталога ошибок.
В ходе пристального чтения, то есть подвергая сомнению каждое слово и каждую фразу, редактор отмечает все, что нарушает здравый смысл, логическую связь с другими частями текста, как в ближнем контексте, так и в контексте целого, все, что непреднамеренно противоречит известному нам положению дел в мире, все, что невнятно, все места, где в положение темы и ремы поставлено не то, чего следовало бы ожидать по контексту, отмечает неудачные словоупотребления, в частности, эпитеты, фразеологизмы, анахронизмы, диссонирующие с прагматикой описываемой ситуации, и пр. Всё ли в тексте перевода – в каждом его фрагменте и в целом – осмысленно и связно (в том понимании категорий смысла и связности, какое предложено в этой статье)?
Таким образом, пристальное чтение можно определить как чтение с установкой на деконструкцию, следовательно, на выявление искажений как предметного содержания, так и смысловой, прагматически обусловленной связности текста. Оно позволяет, как уже говорилось, подметить большинство переводческих ошибок еще до сравнения перевода с оригиналом. Разумеется, если смысл и отношение к целому редактируемого фрагмента вызывают хоть малейшие сомнения, то возникает вопрос: «А что в исходном тексте?» – и редактор прибегнет к сравнительному анализу.
Конечно, указанная установка реализуется опытным редактором скорее на интуитивном уровне, но – и это нужно подчеркнуть особо – это дисциплинированная, воспитанная интуиция. Однако и значение рационального анализа не стоит недооценивать. Этой установке вряд ли можно «обучить» в строгом смысле слова, но можно научиться: ею можно овладеть именно дисциплинарным принуждением самого себя к настойчивому аналитическому сомнению.
Дополнительные подробности и примеры читатель найдет в разделе «Пристальное чтение и перевод» в моей книге, упомянутой в прим. [1].
О редактировании переводов существует обширная литература: статьи и книги, учебные и научные. Предлагаются разные классификации переводческих ошибок: ошибки понимания и ошибки воспроизведения, ошибки содержательные и ошибки стилистические и пр. Исследуются причины, их порождающие, и описываются методы их предотвращения и модели исправления. Чего, однако, не удается найти в этих трудах, так это ответа на вопрос, как именно редактор выявляет ошибки, как он их распознает, читая перевод? В особенности, ошибки неочевидные. Что заставляет его заподозрить неладное и тогда обратиться к тексту оригинала для сравнения? Меня занимает вопрос о методе, а я получаю ответы о том, какими способностями и умениями должен обладать редактор, и полезные советы от мастеров и доцентов.
Да, в ответе на вопрос, для кого и зачем я все это написал, есть практическая сторона. Во-первых, в роли редактора выступает и сам переводчик: либо в ходе саморедактирования, либо – и это теперь вполне обычно – редактируя машинный перевод или пользуясь им в качестве своего рода вспомогательного подстрочника при самостоятельном переводе с оригинала. Владение методом будет ему «полезно» в обоих случаях. Но это отдельная тема, и об этом я еще напишу. Что же касается издательств переводной литературы, нередко отказывающихся от серьзного редактирования по экономическим соображениям, полностью полагаясь на мастерство и добросовестность выбираемых ими переводчиков, то метод редактирования, не требующий сплошной сверки с оригиналом, позволяет сократить затраты и сроки выпуска перевода, особенно произведений большого объема.
Однако важнее принципиальная сторона вопроса. Когнитивный подход к редактированию ориентирован не просто на предметное содержание текста, но на жанрово- и стилистически оформленный и прагматически обусловленный смысл во всей его полноте. Такой подход имеет принципиальное методологическое значение. Хотя бы потому, что, культивируя пристальное чтение, редактор опирается не на один лишь собственный переводческий опыт, чувство языка, литературную грамотность и прочие замечательные способности, избегает, насколько это вообще возможно, сугубо вкусовой правки и может аргументировать свои замечания не сссылкой на нормы и правила, а «от связности и смысла», то есть когнитивно убедительным образом.
К принципиальной стороне дела относятся и такие особенности когнитивного подхода к редактированию:
Это далеко не полный список особенностей и преимуществ когнитивного подхода, но эта серия статей и без того уже вышла за разумные пределы. При всем том, остаются еще вопросы, связанные с само- и постредактированием, но об этом в другой раз.
_____________
[1] О том, чем оправдана такая постановка вопроса, речь впереди. Здесь же отмечу, что я вовсе не призываю редактировать перевод, не обращаясь к оригиналу. Редактору необходимо понять, чтó именно он редактирует, сформировать у себя «образ текста», то есть представить его как жанрово- и стилистически целостное речевое произведение – независимо от того, авторский это текст или утилитарный. Для этого достаточно обзорного, возможно, только выборочного прочтения. Целиком же до начала редактирования нужно прочитать текст перевода. Почему и зачем, будет сказано в дальнейшем. Подробно об «образе текста» и обзорном прочтении см. в моей книге «Переводи не слова а смысл. Мастер-класс по письменному переводу нехудожественного текста (на материале шведского языка). Теория и практика концептуального перевода». Стокгольм: Interword (или М.: Флинта, в разных интернет-магазинах), 2020. Ее без затруднений прочтет и тот, чей рабочий язык английский или немецкий.
[2] Lebenswelt, так называемая «реальная действительность», пропущенная через опыт освоения языковым коллективом своего «жизнемира».
[3] Могут возразить, что выражение дыхание застыло в горле употребительно, хотя встречается и не слишком часто. Любопытно, однако, что это почти всегда в переводных текстах, видимо, в результате калькирования. В английском выражение вида breath froze in my / his / her throat встречается тысячи раз. Почему оно там куда более «нормально», чем в русском, ответа у меня нет.