Кое-что о переводах одного классического стихотворения и о содержательности формы

Недав­но Ека­те­ри­на Чев­ки­на (да­лее Е.Ч.), из­вест­ная пе­ре­вод­чи­ца швед­ских ав­то­ров, про­ве­ла боль­шую, со­дер­жа­тель­ную и увле­ка­тель­ную лек­цию под на­зва­ни­ем «Что мы спа­са­ем и чем жерт­ву­ем при пе­ре­во­де по­э­зии?». Ее мож­но по­смот­реть и по­слу­шать на юту­бе. Ме­ня в ней осо­бен­но за­ин­те­ре­со­вал пе­ре­вод од­но­го из сти­хо­тво­ре­ний Яль­ма­ра Гулль­бер­га, вид­ней­ше­го оби­та­те­ля швед­ско­го по­э­ти­че­ско­го пантеона:

Это сти­хо­тво­ре­ние – ма­лень­кий ше­девр. В нем про­ис­хо­дит пре­вра­ще­ние во­ды в ви­но: ба­наль­ный «ли­ри­че­ский сю­жет» пре­су­ществ­ля­ет­ся, при­об­ре­та­ет ме­та­фи­зи­че­ское из­ме­ре­ние. То, что в этом сти­хо­тво­ре­нии под­да­ет­ся пе­ре­ска­зу, мож­но бы­ло бы оха­рак­те­ри­зо­вать сло­ва­ми Л.С. Вы­гот­ско­го из «Пси­хо­ло­гии ис­кус­ства» в гла­ве о бу­нин­ском «Лег­ком ды­ха­нии»: жи­тей­ская муть. Ли­ри­че­ский ге­рой то ли пред­ла­га­ет ге­ро­ине бли­зость, то ли пред­по­ла­га­ет воз­мож­ность та­ко­го дви­же­ния с ее сто­ро­ны, за­ра­нее ограж­дая се­бя от при­ся­ги на верность.

Это сма­хи­ва­ет на мо­дер­нист­ский ма­ни­фест сво­бод­ной люб­ви – те­ма, ко­то­рая ши­ро­ко мус­си­ро­ва­лась в ли­те­ра­тур­ных кру­гах в кон­це 20‑х – на­ча­ле 30‑х гг. про­шло­го ве­ка. В дру­гом ме­сте, в сти­хо­твор­ной сю­и­те Kärleksroman («Лю­бов­ный ро­ман») из сбор­ни­ка с ха­рак­тер­ным на­зва­ни­ем ”Kärlek i tjugonde seklet” (1933), т.е. «Лю­бовь в два­дца­том ве­ке», эта фи­ло­со­фия вы­ра­же­на с эпа­таж­ной от­кро­вен­но­стью, как ан­ти­те­за «ис­тин­ной люб­ви», клас­си­че­ским ли­рам и флей­там, как вы­ра­зил­ся один со­вре­мен­ный по­эту критик:

[ «Мы не пре­кло­ним ко­ле­ни пе­ред свя­щен­ни­ком. / Мы не ста­нем клясть­ся в вер­но­сти. / Де­ви­зом на­ше­го со­ю­за бу­дет: / Люб­лю те­бя, по­ка я те­бя хо­чу.» Сло­во lust недву­смыс­лен­но упо­треб­ле­но здесь в сво­ем «плот­ском» зна­че­нии – не так, или не со­всем так, как в раз­би­ра­е­мом сти­хо­тво­ре­нии.] В этой свя­зи нель­зя не упо­мя­нуть и ”Kyssande vind”, од­но из са­мых по­пу­ляр­ных сти­хо­тво­ре­ний поэта.

Как же про­ис­хо­дит транс­фи­гу­ра­ция, о ко­то­рой я упо­мя­нул вы­ше и ко­то­рая при­да­ет за­ин­те­ре­со­вав­ше­му ме­ня сти­хо­тво­ре­нию до­сто­ин­ство на­сто­я­щей по­э­зии? И как это со­хра­нить в пе­ре­во­де, что­бы от по­э­ти­че­ско­го про­из­ве­де­ния не остал­ся один лишь риф­мо­ван­ный пе­ре­сказ «мут­но­го» со­дер­жа­ния? Поз­воль­те по­раз­мыш­лять об этом, об­ра­тив­шись к пе­ре­во­дам, при­ве­ден­ным Е.Ч. в ее лекции.

Это, во-пер­вых, пе­ре­вод Сер­гея Пет­ро­ва (да­лее С.П.), по­явив­ший­ся за­дол­го до то­го, как пе­ре­во­дить это сти­хо­тво­ре­ние при­шлось ей са­мой. В пе­ре­во­де С.П. она об­на­ру­жи­ва­ет прин­ци­пи­аль­ную ошиб­ку в пер­вой стро­ке, ко­то­рая уни­что­жа­ет все сти­хо­тво­ре­ние, и, кро­ме то­го, неко­то­рые неря­ше­ства да­лее в тек­сте. Вот этот текст:

Е.Ч. со­вер­шен­но пра­ва в сво­ем непри­я­тии это­го пе­ре­во­да, хо­тя и вы­ра­жа­ет это весь­ма сдер­жан­но: «клас­сик» все же. На са­мом де­ле пе­ре­вод без­дар­ный, я бы да­же ска­зал, гра­фо­ман­ский. Чи­та­тель спо­ты­ка­ет­ся уже на вто­рой стро­ке: на­чи­на­ю­ща­я­ся с нее часть сти­хо­тво­ре­ния ни­как не вя­жет­ся с его за­чи­ном, с этим «ру­ку мне по­дай» – с пер­вым сти­хом, к ко­то­ро­му нам еще пред­сто­ит вер­нуть­ся. При­чем здесь ме­жа? Это не про­сто на­тяж­ка ра­ди риф­мы, но гру­бей­ший ляп. Ме­жа – это невоз­де­лы­ва­е­мая, некуль­ти­ви­ру­е­мая по­ло­са аз гра­ни­цей зе­мель­но­го вла­де­ния, и ес­ли уж встав­лять это сло­во, пусть да­же с на­тяж­кой, то лишь в том смыс­ле, что «ли­ри­че­ский ге­рой» как раз на­ме­ре­ва­ет­ся ту­да, за пре­де­лы. У С.П. же все на­обо­рот. Да­лее: что зна­чит «из люб­ви устро­ить рай»? Ма­ло то­го, что это ка­кое-то из­вра­ще­ние рус­ско­го язы­ка; для чи­та­те­ля, не зна­ко­мо­го с ори­ги­на­лом, это еще и пол­ная бессмыслица.

Здесь я дол­жен сде­лать до­воль­но боль­шое от­ступ­ле­ние: по­ка­жу, от­ку­да у С.П., как мне пред­став­ля­ет­ся, взял­ся «рай», и что он в дей­стви­тель­но­сти хо­тел ска­зать. При по­пыт­ке пе­ре­ве­сти сти­ха­ми при­ве­ден­ное мною чуть вы­ше чет­ве­ро­сти­шие из Kärleksroman’а, у ме­ня по­лу­чи­лось вот что:

Пря­мо ска­жем, не ше­девр, но все же при­во­жу его здесь ра­ди это­го «рая», на­про­сив­ше­го­ся во вто­рую стро­ку со­вер­шен­но неза­ви­си­мо от пет­ров­ско­го опу­са. И как ил­лю­стра­цию к во­про­су о том, чем при­хо­дит­ся жерт­во­вать, пе­ре­во­дя сти­хи. Мне нуж­но бы­ло «лю­бой це­ной» со­хра­нить в пе­ре­во­де ис­ход­ное lust в его эро­ти­че­ском смыс­ле и в фи­наль­ной, то есть осо­бо вы­де­лен­ной, по­зи­ции. Луч­ше все­го по смыс­лу ему со­от­вет­ству­ет рус­ское я те­бя хо­чу, но по­до­брать под это риф­му во вто­рой стро­ке ока­за­лось неосу­ще­стви­мой за­да­чей. Ну ни­как не по­лу­ча­ет­ся вы­ра­зить по-рус­ски смысл ’мы [уж точ­но] не при­не­сем клят­ву в веч­ной люб­ви и вер­но­сти [пе­ред свя­щен­ни­ком]’ так, что­бы это кон­ча­лось на удар­ное -чу. При­шлось удо­воль­ство­вать­ся дру­гим, ме­нее от­кро­вен­ным гла­го­лом, что поз­во­ли­ло офор­мить эту мысль с по­мо­щью идеи «веч­но­го рая». Бо­лее то­го, при­шлось от­ка­зать­ся и от со­хра­не­ния сплош­ных муж­ских окон­ча­ний – рез­ких, руб­ле­ных строк. Упо­ми­наю об этом, по­сколь­ку для пе­ре­вод­чи­ка сти­хо­тво­ре­ния есте­ствен­но стрем­ле­ние к схва­ты­ва­нию и точ­но­му вос­про­из­ве­де­нию его внут­рен­ней фор­мы, а, сле­до­ва­тель­но, и к по воз­мож­но­сти близ­кой пе­ре­да­че фор­мы внеш­ней, в ко­то­рой внут­рен­няя фор­ма при­ня­ла чув­ствен­но ося­за­е­мое вы­ра­же­ние. Об этом, кста­ти, Е.Ч. убе­ди­тель­но го­во­рит в сво­ей лекции.

Но вер­нем­ся к пе­ре­во­ду С.П. Сти­ху Jag är en som kommer och som far у него со­от­вет­ству­ет Я ведь при­хо­жу и ухо­жу – с со­вер­шен­но неумест­ным зна­че­ни­ем мно­го­крат­но­сти: ’то при­ду, то уй­ду, то опять при­ду’? У ав­то­ра «ли­ри­че­ский ге­рой», за­дер­жав­шись на вре­мя, вновь устрем­ля­ет­ся в путь, что­бы уже ни­ко­гда не вер­нуть­ся. Это, ес­ли угод­но, миф о веч­ном невоз­вра­ще­нии. Сле­ду­ю­щая стро­ка, ра­ди пес­ни стран­ни­ка, – вчи­тай­тесь в это! – то­же бес­смыс­лен­на. У по­эта ска­за­но (в пе­ре­во­де на про­зу): ’ча­ру­ю­щая ме­ло­дия стран­ствий’, и это­му нуж­но «про­сто-на­про­сто» най­ти гра­мот­ное рус­ское со­от­вет­ствие. Мож­но ли по-рус­ски ска­зать Я из тех, кто все ми­ну­ет, я остав­ляю су­дить чи­та­те­лю этих за­ме­ток. Кста­ти, в пер­вых двух стро­ках пе­ре­во­да вто­рой стро­фы у С.П. еще од­на без­гра­мот­ность, се­ман­ти­че­ская: мож­но ска­зать уже дав­но, мож­но – дав­но уже, но, по­ме­стив дав­но в по­зи­цию ан­жа­б­мен­та, син­так­си­че­ско­го сло­ма, а уже – с от­ры­вом в сле­ду­ю­щую стро­ку пе­ред гла­го­лом, пе­ре­вод­чик со­зда­ет невоз­мож­ное ло­ги­че­ское про­ти­во­ре­чие: дав­но это дав­но, а уже в этой по­зи­ции – это во все еще ак­ту­аль­ный пе­ри­од вре­ме­ни. Осталь­ное то­же не луч­ше. От­чий край – это уже во­все что-то «рус­ское на­род­ное». В ори­ги­на­ле – bort från hemmets kust, «от­плы­тие от сво­их бе­ре­гов», и это важ­ный смыс­ло­вой ак­цент, от­сыл­ка к го­ме­ров­ско­му ми­фу ¹⁾, к Одис­сею, ко­то­рый не мо­жет на­все­гда оста­вать­ся в объ­я­ти­ях Цир­цеи, как бы хо­ро­шо ему ни бы­ло на ее ост­ро­ве, по­то­му что он дол­жен, ему по­ра плыть даль­ше, вый­ти из оста­но­вив­ше­го­ся вре­ме­ни и за­мкну­то­го про­стран­ства. Förförisk vandringsmelodi то­же со­дер­жит в се­бе эту от­сыл­ку и, воз­мож­но, ас­со­ци­а­цию с «зо­вом си­рен», но та­ких, от ко­то­рых нель­зя спа­стись, при­вя­зав­шись к мачте. Ни­че­го от этой ме­та­фи­зи­ки в пе­ре­во­де С.П. не осталось.

Соб­ствен­ный пе­ре­вод Е.Ч. несо­по­ста­ви­мо луч­ше и в язы­ко­вом от­но­ше­нии, и в версификационном:

Как бы ни тол­ко­вать первую стро­ку, неод­но­смыс­лен­ную и в ори­ги­на­ле, даль­ней­шее раз­ви­тие сю­же­та со­хра­ня­ет в пе­ре­во­де Е.Ч. яс­ную ло­ги­че­скую связь с пер­вым сти­хом. Оно, это раз­ви­тие, це­ли­ком пред­став­ля­ет со­бой речь ли­ри­че­ско­го «я» как бы в оправ­да­ние ого­вор­ки ес­ли хо­чешь и, тем са­мым, ощу­ти­мой непол­но­ты, «уко­ро­чен­но­сти» же­ста. Го­во­рю «как бы», по­то­му что ин­то­на­ци­он­но речь эта по­стро­е­на в ори­ги­на­ле не как за­щи­ти­тель­ная, а без те­ни та­ко­го на­жи­ма, как объ­ек­тив­ная са­мо­ха­рак­те­ри­за­ция, так ска­зать, кон­ста­ти­ру­ю­щая, чуть ли не ин­то­на­ция непри­над­леж­но­сти са­мо­му се­бе. Эта про­со­дия (в смыс­ле Брод­ско­го) име­ет, ко­неч­но, фор­маль­ное вы­ра­же­ние: по­эт не слу­чай­но вы­брал «вме­сти­тель­ный» по­вест­во­ва­тель­ный раз­мер с ис­клю­чи­тель­но муж­ски­ми риф­ма­ми. Е.Ч. хо­ро­шо уда­лось со­хра­нить эту фор­му и при этом вме­стить в пе­ре­вод по­чти все, что есть в ори­ги­на­ле, стро­ка за стро­кой, то есть вы­дер­жать пе­ре­вод «близ­ко к тек­сту», на­сколь­ко это во­об­ще возможно.

Что же ка­са­ет­ся ин­то­на­ци­он­но­го строя и то­го, как имен­но у нее вы­ра­же­на связь, о ко­то­рой я го­во­рил вы­ше и ко­то­рая на­прочь от­сут­ству­ет в пе­ре­во­де С.П., то к это­му есть пре­тен­зии, и до­ста­точ­но се­рьез­ные: у Е.Ч. по­лу­чи­лось хо­ро­шее, но дру­гое сти­хо­тво­ре­ние. Или, ес­ли угод­но, про дру­гое. В ори­ги­на­ле связь пер­вой и по­сле­ду­ю­щей строк им­пли­цит­на. Она уста­нав­ли­ва­ет­ся бла­го­да­ря ре­ма­ти­че­ско­му по­ло­же­нию ого­вор­ки om du har lust. В ней все де­ло. Ес­ли по­пы­тать­ся про­яс­нить праг­ма­ти­ку си­ту­а­ции, за­да­ва­е­мой пер­вым сти­хом, по необ­хо­ди­мо­сти в огруб­лен­ном про­за­и­че­ском пе­ре­ска­зе, то по­лу­чит­ся при­мер­но сле­ду­ю­щее: «я ис­пы­ты­ваю к те­бе вле­че­ние,  и меж­ду на­ми мо­жет быть  бли­зость, ес­ли те­бе это­го хо­чет­ся, но…» Здесь очень слож­ная, сме­шан­ная мо­даль­ность: воз­мож­но­сти,  со­гла­сия, пре­ду­пре­жде­ния. Здесь нет ни­ка­ко­го опре­де­лен­но­го «про­тя­ги­ва­ния ру­ки», толь­ко по­лу­жест. Не слу­чай­но по­пыт­ки про­тол­ко­вать первую стро­ку, несо­мнен­но клю­че­вую, сколь­ко-ни­будь опре­де­лен­но, при­ве­ли двух пе­ре­вод­чи­ков к пря­мо про­ти­во­по­лож­ным ре­зуль­та­там: у С.П. ру­ку по­да­ет она, а у Е.Ч., на­обо­рот, он. Но, от­да­вая долж­ное ин­ту­и­ции пе­ре­вод­чи­цы, от­ме­тим, что ее ва­ри­ант остав­ля­ет воз­мож­ность осмыс­ле­ния си­ту­а­ции имен­но как свя­зан­ной со сдер­жан­но­стью же­ста, бла­го­да­ря, как мне ка­жет­ся, дейк­ти­че­ско­му вот и ин­то­на­ци­он­ной па­у­зе пе­ред ним. И это хо­ро­шо. Про­бле­ма воз­ни­ка­ет во вто­ром сти­хе перевода.

Вот это но, эта ого­вор­ка, о ко­то­рой уже столь­ко ска­за­но и на ко­то­рой дер­жит­ся все сти­хо­тво­ре­ние, уже за­ло­же­на в ак­ту­аль­ном чле­не­нии пер­во­го сти­ха. Cвязь меж­ду ним и даль­ней­шим раз­вер­ты­ва­ни­ем «ли­ри­че­ско­го сю­же­та» не нуж­да­ет­ся в пря­мо­ли­ней­ном экс­пли­цит­ном вы­ра­же­нии: ’да, это мож­но, но имей в ви­ду …’ Толь­ко знай в пе­ре­во­де Е.Ч., обес­пе­чи­вая связ­ность тек­ста, вме­сте с тем при­вно­сит та­кую ре­зо­нер­скую но­ту и ока­зы­ва­ет­ся ин­то­на­ци­он­ным сбо­ем, на­стра­и­вая чи­та­те­ля на вос­при­я­тие сти­хо­тво­ре­ния как от­ра­же­ния бы­то­вой кол­ли­зии, а не мо­де­ли бы­тия-в-ми­ре. Это усу­губ­ля­ет­ся ри­то­ри­че­ским оправ­да­ни­ем этой ого­вор­ки: я не свер­ну с пу­ти. В нор­ме та­кой обет вы­ра­жа­ет бес­по­во­рот­ную ре­ши­мость, ге­ро­и­че­ское упор­ство. Но это со­вер­шен­но не та праг­ма­ти­ка. «Ли­ри­че­ский ге­рой» в сти­хо­тво­ре­нии Гулль­бер­га во­все не ге­рой,  а веч­ный стран­ник, неро­ман­ти­че­ский за­лож­ник «му­зы­ки дорог».

Вто­рая стро­ка пе­ре­во­да Е.Ч. – един­ствен­ная в нем, ко­то­рую, на мой взгляд, необ­хо­ди­мо пе­ре­де­лать, что­бы до­бить­ся вер­но­сти под­лин­ни­ку. Ли­бо пе­ре­со­здать все за­но­во, по­жерт­во­вав бли­зо­стью к тек­сту ори­ги­на­ла в го­раз­до боль­шей сте­пе­ни, чем в этом переводе

Ну, а как же быть с от­ве­том на во­прос о гра­ни­цах пе­ре­во­да поэзии?

Мой от­вет не ори­ги­на­лен: сти­хо­тво­ре­ние нель­зя пе­ре­ве­сти. Его мож­но лишь пе­ре­со­здать. И это мож­но бу­дет счи­тать пе­ре­во­дом толь­ко в том слу­чае, ес­ли вос­про­из­ве­де­на его внут­рен­няя фор­ма, «зву­ча­щий сле­пок», об­рет­ший в нем чув­ствен­но ося­за­е­мую сло­вес­ную плоть.

В за­клю­че­ние сде­лаю еще од­но при­бав­ле­ние о со­дер­жа­тель­но­сти фор­мы это­го сти­хо­тво­ре­ния. Оно за­коль­цо­ва­но на ма­нер рон­до, но по­след­няя стро­ка, в точ­но­сти по­вто­ря­ю­щая первую, про­чи­ты­ва­ет­ся ина­че. Те­перь, по­сле ре­чи ли­ри­че­ско­го «я», в ней зву­чит эк­зи­стен­ци­аль­ная го­речь, отрав­ля­ю­щая сво­бо­ду от зем­но­го при­тя­же­ния. В этом сти­хе за­вер­ша­ет­ся ме­та­фи­зи­че­ский про­ти­во­ход «ли­ри­че­ско­му сю­же­ту», то пре­вра­ще­ние, о ко­то­ром уже бы­ло ска­за­но. Пред­по­след­няя стро­ка то­же участ­ву­ет в этом за­вер­ше­нии: при­ла­га­тель­ное förförisk, глав­ное зна­че­ние ко­то­ро­го – эро­ти­че­ское [’sexuellt till­dragande’, как ска­за­но в тол­ко­вом сло­ва­ре], пе­ре­кли­ка­ет­ся с lust пер­во­го сти­ха, но хо­тя в нем уга­ды­ва­ет­ся тень это­го смыс­ла, оно вы­ра­жа­ет здесь «со­блазн» ино­го ро­да – это ско­рее пла­то­нов­ский эрос.

_______________________________

¹⁾  В этой свя­зи сто­ит упо­мя­нуть, что Гулль­берг по­лу­чил клас­си­че­ское об­ра­зо­ва­ние, вла­дел гре­че­ским и ла­ты­нью, пе­ре­во­дил на швед­ский древ­не­гре­че­ских тра­ги­ков, и мно­гие из его соб­ствен­ных про­из­ве­де­ний про­ни­за­ны ан­тич­ны­ми мо­ти­ва­ми и ас­со­ци­а­ци­я­ми. В том чис­ле, это.